Андрей выслушал все это, сохраняя вид, самый что ни на есть доброжелательный и в то же время ироничный. Вместо ответа он процитировал:
- "Женился Иван Дурак на Василисе Прекрасной, и стала она Василиса Дурак...".
- Да-да, об этом я тоже слышал: большой знаток анекдотов.
- Oh, yes! Здесь я на коне.
Есаул пожал плечами.
- Тогда расскажите самый последний, - предложил он.
- Последний? - переспросил Андрей, улыбаясь.
Есаул не ответил. Молча смотрел прозрачными глазами, которые у него вдруг сделались неподвижные, как у фотографии.
- Пожалуйста, - сказал Андрей. - Собирают грибы Ленин с Дзержинским. И вдруг за деревьями появляется еще какой-то грибник. Ленин хватает Дзержинского за шинель и кричит: "Феликс Эдмундович! Батенька! Что же вы смотгите. Стгеляйте же скогее!". Дзержинский - ба-бах! Ленин подбегает к трупу, переворачивает его ногой и говорит с удовлетворением: "Навегное, меньшевик".
Есаул улыбнулся - исключительно из вежливости.
- Какой же это последний? У этого анекдота седая борода росла, когда я еще под стол пешком путешествовал.
- Наверняка. Я его рассказал исключительно по наитию.
- То есть?
- Словечко ваше - "последний" - навеяло, знаете ли.
Есаул снова улыбнулся и снова без всякой охоты.
- Да. Вы не робкого десятка, Андрей Юрьевич.
- Безусловно. Истинно так, Корней Аверьянович: совсем не из робкого. Так и передайте.
На этой оптимистической ноте стрелка благополучно завершилась. Без никаких жертв и разрушений. И можно было теперь со спокойной совестью отправляться к Тенгизу. Он уже опаздывал, но это уж как водится. Все опаздывают. Никогда не опаздывает только тот, кто ничего не делает...
Глава восьмая
ДЕКАБРЬ. ВСЕ ЕЩЕ ПЯТНИЦА.
КОМАНДА В СБОРЕ
К назначенному времени никто, разумеется, без опоздания не пришел. Первыми, опоздав всего на десять минут, явились: Маришка, нагруженная кошелками со съестным, и Костя-Вельзевул с двумя бутылками "Кристалла". В квартире, однако, никого не оказалось, и, поцеловавши замочную скважину, они привычно расположились на лестничной площадке у мусоропровода и выкурили по сигаретке. Разговаривали главным образом о предвыборных скандалах, а также о странном поведении доллара. Электоральные предпочтения у них не совпадали. Маришка намеревалась голосовать за Интеллигента, а Костя считал Интеллигента занудой, рохлей и треплом. Он был - за Генерала. По Скалозубу соскучился, сказала ему Маришка в сердцах. "Он в две шеренги вас построит, а пикнете, так мигом успокоит"... Ну и давно пора" возражал непримиримый Костя. И в две шереренги нас всех давно пора, и успокоить не мешало бы. Растявкались, понимаешь. Моськи... Длинный, тощий, весь из углов, локтей, рычагов и шарниров, в своем вечно-зеленом пальто до пят, он был похож не столько на Вельзевула, сколько на Дуремара. Да он и был, в определенном смысле, Дуремар. Только Дуремар любил пиявок, а Костя - вообще всех малых сих. Без какого-либо исключения. (Пиявок он тоже любил. А они его.) Но больше всего он любил (обожал, уважал, ценил, всячески воспевал, только что не лобзал) членистоногих. Например - тараканов. Он часто и с удовольствием повторял: "Каждый отдельный человек умнее таракана, это верно, но каждая человеческая толпа безмерно глупее любой стаи тараканов".
Богдан (он же Благоносец) присоединился к ним в самый разгар электорально-энтомологической дискуссии на тему "Возможны ли выборы у тараканов, а если да, то как это должно выглядеть?". Он кивнул Вельзевулу, приложился губами к теплой Маришкиной ручке, пахнущей сладко и уютно, как домашняя пастила, и, прервав поток Костиных разглагольствований, на всякий случай представил Своего спутника: "Вова. Опекуемый", - поскольку абсолютно не помнил, с кем из дедов он своего опекуемого уже знакомил, а с кем еще нет.
Как и следовало ожидать (Богдан уже успел к этому привыкнуть), опекуемый Вова произвел на присутствующих свое обычное впечатление. Разыгралась сцена. Опекуемый Вова неуклюже раскланивается, и огромная серо-белого меха шапка тут же съезжает ему на глаза. Он поправляет шапку судорожным движением толстой, как полено, руки - разумеется, именно той самой руки, в которой держит он полиэтиленовый пакет с бутылками, - и бутылки крякают в пакете, да так опасно, что Костя, рассыпая искры из сигареты, дергается было их спасать, но, слава богу, все обходится благополучно. Все напряженно улыбаются, Маришка произносит нежнейшим из своих голосков: "Да мы ведь знакомы уже... Вовочка, хотите жвачку?", Костя же Вельзевул (для него все это в новинку) молчит, и ясно, что внешность (равно как и манеры) опекуемого Вовы продрали его до самых печенок.
(...Даун. Абсолютный беспримесный даун. Гигантские нелепые ножищи, отвислая жопа, как у старого бегемота, унылые, всегда безнадежно опущенные плечи, ручищи-лапищи... И жирное белое лицо с раскосыми глазами, вечно полуоткрытый рот и стеариновые щеки, налитые молодым салом. И постоянный около него тяжелый дух, словно от лошади. И бабий невнятный голосок. И мучительное неумение связывать слова... И фантастическая неуклюжесть движений... Образцово-показательная уродливая жертва беспощадно-равнодушной трисомии по двадцать первой хромосоме... И сумрачный, бесценный, жестокий дар - глубоко-глубоко под этой тошнотворной оболочкой, на самом дне странной его души.)
- Можешь благополучно успокоиться, - сказал Богдан, глядя на Вельзевула с усмешкой. - Вова абсолютно безопасен. Он даже полезен иногда. Вова, как у дяди Кости со здоровьем?
- Камни! - тут же откликнулся дядя Костя. Он не любил терять инициативы и никогда не терял. - Камни, а под камнями - рачок.
И поскольку Вова ничуть на это не отреагировал и смотрелся как человек, смутно представляющий себе, о чем здесь идет речь и вообще какое нынче число, Костя тут же принялся пересказывать свой разговор с последней любимой девушкой. (Диалог типа: "Кто такой Брэдбери?" - "Психиатр." "???!!!" - "Ну знаю, знаю, писатель..." - "И что же он написал?" - "Записки сумасшедшего"...)
- Нет, - сказал Вова неожиданно. Он, оказывается, не слушал про Брэдбери и смотрел он только на Богдана. - Ничего этого нет. Но будет грипп. Завтра.
Костя замолчал на полуслове.
- Вот видишь, - сказал Богдан, с удовольствием наблюдая за быстро изменяющимся спектром Вельзевуловой мимики. - А ты боялся.
- Костя! - сказала Маришка, немедленно встревожившись. - Значит, ты сейчас бациллоноситель? Кошмар! - Она порылась в обширной своей сумке и, как фокусник кролика, извлекла оттуда длинную марлевую повязку. - Надень.
- Еще чего! - возмутился Костя.
- Надень немедленно!
Тут лязгнула дверь лифта, и появился, наконец, хозяин - в роскошной черной хромовой куртке, мрачный как туча и неприветливый, как таможенный инспектор. Он глянул своими тяжелыми полуприкрытыми глазами на собравшуюся компанию, посмотрел на часы и проговорил неразборчиво: "Ну все, все. Пошли в дом..." И все послушно побрели к нему в дом.
В маленькой прихожей возникла обычная толкотня и суета, все мужики двинулись галантно принимать у Маришки дубленку, а Вова, опекуемый, снял с себя титаническую шапку сам и стоял с нею посреди суеты, всем мешая и не умея ничего полезного предпринять. И не успели они все толком разоблачить себя, как зазвенел дверной звонок и запоздалый гость пошел косяком.
Андрей-Страхоборец объявился, безукоризненно точный в движениях души и тела и вообще безукоризненный, как человек коммунистического будущего (или - аристократического прошлого, если вам будет угодно). Он расцеловался с Маришкой, прочим сделал ручкой и тут же рассказал свежайший анекдот про хакера и его ДНК. Тенгиз, едва дождавшись окончания анекдота, буркнул ему: "Встречался?", и Страхоборец, глядя в упор ясными глазами, откликнулся почему-то на мове: "А як же ж!" - у них, как всегда, были свои дела, впрочем, сегодня можно было без труда догадаться, какие именно.